Александр ЕПИФАНОВ
Если обратиться непосредственно к следственной и судебной практике, то становится очевидным, что прохождение службы в частях гитлеровской армии, хотя и не входящих в перечень преступных организаций установленный в Нюрнберге, но запятнавших себя насилием в отношении мирных советских граждан и советских военнопленных, либо по своему характеру подразумевавших таковое, рассматривалось компетентными органами СССР как повод и основание для привлечения к уголовной ответственности в качестве исполнителя или соучастника злодеяний. Надлежащего доказательства совершения военнопленными действий, непосредственно нарушавших законы и обычаи войны, при этом не происходило. Согласно совместному распоряжению министерств внутренних дел, государственной безопасности и Прокуратуры СССР № 746/364/213сс, в случаях, когда достаточных следственных материалов о конкретной преступной деятельности не было, военнопленных офицеров, служивших на командных и оперативных должностях в органах и войсках СС предавали суду по статье 17 УК РСФСР (соучастие) и Указу от 19 апреля 1943 г. за саму принадлежность к СС. При этом рекомендовалось во всех возможных случаях ссылаться на акты Чрезвычайной государственной комиссии, устанавливающие сам факт совершения злодеяний воинской частью, в которой прежде проходил службу обвиняемый. В таком же порядке предписывалось привлекать к уголовной ответственности военнопленных из числа командного и рядового состава, служивших ранее в концлагерях, лагерях для советских военнопленных и мирных граждан, а также работников карательных органов, суда, прокуратуры, полиции и следственных органов.
Жернова сталинских карательных органов действовали безотказно и лишь продлевали страдания тех, кто пытался сопротивляться их действию. Так, по доносу в соучастии совершению военных преступлений, выразившемся в исполнении обязанностей переводчика, был обвинён военнопленный немец Артур Юлиус Музаль. Последний косвенно подтвердил это, опрометчиво указав в своей автобиографии, что несколько раз переводил беседы офицеров своего штаба и местной комендатуры с русским населением одного из районов Ленинградской области. «Вину» Музаля следствие усугубило тем, что приобщило к делу акт о злодеяниях 217-го пехотного полка, в котором тот служил в Батецком районе Ленинградской области.
Оказавшись на суде Музаль категорически заявил, что в комендатуре он никогда не служил, а его показания на следствии и автобиография переведены неправильно. Редкий случай — военный трибунал направил дело Музаля на доследование, предложив воен-
Военные преступники из числа бывших военнослужащих вермахта... 67
ному прокурору дополнить материалы дела данными, подтверждающими его службу переводчиком в комендатуре. Прокурор в ответ признал отсутствие обоснованности в обвинении Музаля, но тем не менее потребовал привлечь последнего к ответственности. В конце концов дело было без доследования рассмотрено в суде.
Адвокат, приглашённая по настоянию Музаля, в суде заявила, что предъявленное тому обвинение в службе в немецкой комендатуре переводчиком и в уничтожении им построек на территории СССР, она считает доказанным, хотя никаких убедительных подтверждений этому в деле нет. Последнее обстоятельство «защитник» попросила учесть как смягчающее и вынести Музалю «справедливый приговор». Как было затем указано в приговоре военного трибунала, Му-заль в годы войны поддерживал политику гитлеровской Германии, способствовал насаждению захватнического режима на временно оккупированной территории СССР, но, учитывая его непродолжительную службу в комендатуре, суд определил ему меру наказания в виде 10 лет заключения в исправительно-трудовых лагерях.
Но этим дело не кончилось. Военный прокурор войск МВД Сталинградской области потребовал отменить приговор «за мягкостью наказания», особо упирая на те обстоятельства, что часть, в которой служил Музаль, как это было установлено следствием и судом, чинила зверства над мирным советским населением, а сам он, проходя службу в комендатуре переводчиком с начала и до осени 1943 г., поддерживал захватническую политику гитлеровской Германии. Тем самым он способствовал совершению тягчайших преступлений против советского народа, лишив, таким образом, советский суд всяких оснований для снижения ему наказания. В своём новом заседании военный трибунал вынес Музаль «нормальный» приговор — 25 лет исправительно-трудовых лагерей, — по тем же самым обстоятельствам дела. В своей кассационной жалобе Музаль написал потом:
«К. ... пошёл в МВД и наговорил там, что я был переводчиком, и меня посадили в карцер на 20 или 21 день. Почти каждый день меня допрашивали, мне угрожали голодом, что я буду расстрелян, и со мной жестоко обращались. В карцере было холодно, не топилось — это было в конце января, в начале февраля 1949 года. В плену я изучал политику и право и хочу справедливого приговора» (17).
Как показало развитие событий, руководящие предписания инструкции, касающиеся тщательного расследования нарушений законов и обычаев войны, на деле в основном остались только на бумаге. В непродолжительный срок, отведённый на фильтрацию, по чисто объективным причинам в большинстве случаев оказалось невозмож-
68 Александр ЕПИФАНОВ
ным добыть достоверные сведения, подтверждающие личное участие пленных в совершении нацистских преступлений на оккупированной территории СССР. Почти единственным законным средством достижения этой цели для оперативных работников МВД осталась переписка с органами внутренних дел по месту прежней дислокации частей и соединений вермахта, в которых во время войны проходили службу заключённые.
Как отмечали сотрудники оперативно-чекистских отделов лагерей в своих докладных записках своему руководству о ходе фильтрации, преступления нацистов на территории СССР относились в большинстве своём к 1942-1944 гг., после чего прошло уже 5—7 лет. Листы опознания с фотоснимками военнопленных, высылаемые ими в территориальные органы МВД, по месту совершения нацистских злодеяний, чаще всего возвращались назад безрезультатно, так как за давностью времени никто не смог опознать виновников. Помимо показаний самих военнопленных, в лучшем случае удавалось собрать лишь акты ЧГК или её местных комиссий содействия, подтверждавшие сам факт нацистских преступлений и нанесенный войной материальный ущерб. В связи с тем, что местные органы внутренних дел были не в состоянии добыть никаких конкретных данных о совершении пленными военных преступлений, в таких случаях ставился вопрос о привлечении последних к уголовной ответственности лишь на основании их показаний и материалов комиссий по установлению и расследованию нацистских злодеяний (18).
Таким образом, в рассматриваемый период советские карательные органы в деле борьбы с гитлеровскими военными преступниками пошли по пути наименьшего сопротивления: они руководствовались принципом коллективной ответственности военнослужащих бывшей германской армии, воспользовавшись возможностями актов ЧГК. Следственным и судебным органам СССР, имевшим предубеждение о виновности военнопленных в нарушении законов и обычаев войны, чему способствовали чёткие установки их вышестоящих инстанций о привлечении пленных к уголовной ответственности по «формальным признакам», было вполне достаточно актов ЧГК, содержащих сведения лишь об объекте и объективной стороне составов военных преступлений. Конкретного участия военнопленных в злодеяниях, причинной связи с наступившими последствиями и степени их вины при этом в большинстве случаев не выяснялось.
Как известно, за период действия закона Российской Федерации «О реабилитации жертв политических репрессий», т. е. с 18 октября 1991 г. по 1 июня 1997 г. органами военной прокуратуры России
Военные преступники из числа бывших военнослужащих вермахта... 69
были пересмотрены уголовные дела в отношении 10-ти тысяч иностранцев (в основном бывших военнопленных вермахта). Из их числа 7500 человек было реабилитировано, а 2000 в реабилитации было отказано (в том числе реабилитировано немцев 6500 человек, отказано в реабилитации 1800 немецким гражданам) (19). Таким образом, компетентные органы Российского государства ныне восстанавливают нарушения законности, допущенные при указанных выше обстоятельствах в отношении бывших военнопленных вермахта, необоснованно осужденных по обвинению в военных преступлениях.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 См Правда—1941 26 декабря
2 См Там же — 1942 7 января
3 См Там же 28 апреля
4 Правда 7 ноября
5 Сборник законов СССР и указов Президиума Верховного Совета СССР
1938-1956 — М, 1956 С 96-97
6 См Зверства немецких захватчиков в районах Сталинградской области, под
вергшихся оккупации документы — Сталинград, 1945 С 33
7 См Трайнин IIП Ответственность гитлеровской Германии за злодеяния
и ущерб, нанесенный агрессией //Вестник АН СССР 1944 №1-2 С 47
8 См Уголовный кодекс РСФСР — М, 1950 С 135
9 См Центр хранения историко-документальных коллекций (далее ЦХИДК)
Ф 1/п Оп 37а Д 1 Л 35-37
10 Трайнин А Н Кто должен нести уголовную ответственность за фашистские
злодеяния//Война и рабочий класс 1943 №6 С 13-14
11 См Архив УВД Волгоградской обл Ф 6 Оп 1 Д 294 Л 47
12 См Там же Д352 Л 92-93
13 Там же Д262 Л 264
14 Там же Д343 Л 84-98
15 Там же Л 120-128
16 См ЦХИДК Ф 1/п Оп37а Д 1 Л 222-224
17 См Центральный Архив МВД России Уголовное дело №В-8611
18 См Архив УВД по Волгоградской обл Ф6 Оп 1 Д355 С 149
19 См Купец В И Российское законодательство и вопросы реабилитации рос
сийских и иностранных граждан //Проблемы военного плена История и современ
ность — Вологда, 1997 Ч 1 С 96
10
Кнут ШТАНГ
ВИНА И ПРИЗНАНИЕ ВИНЫ.
ПРОДОЛЖАЮЩИЕСЯ ТРУДНОСТИ
ПРИ ОСМЫСЛЕНИИ СТАРОЙ ПРОБЛЕМЫ
Дискуссия вокруг преступлений вермахта, как представляется, отчасти обязана своей остроте не столько из ответов, которые даются на нашем заседании, сколько из поставленных ею вопросов. Одним из этих вопросов и, кажется, именно тем, который вызвал самую резкую реакцию, является вопрос о вине, на первый взгляд, представляющийся наивным. Собственно, с течением времени этот вопрос был сочтен устаревшим. Во всяком случае, возложение вины было в Федеративной республике однозначным, общество перешло к очередным делам. Подобная ситуация существовала и в ГДР, хотя после 1989 г. старое возложение вины на национал-социалистское государство в значительной степени утратило силу, и пока не похоже, что в новых пяти федеральных землях существует намерение просто перенять соответствующие западногерманские стереотипы. Но выставка впервые поставила вопрос о «вине» в преступлениях, совершенных немецкой стороной с 1933 по 1945 гг. Это ведёт к замешательству в обеих частях Германии, ведёт и к протесту. Похоже, обращение с виной, и именно с такой виной, все ещё является общественной, а не только частной проблемой.
Историков большей частью пробирает дрожь, если в серьёзные обсуждения вкрадывается понятие «вины». Очевидно, что вина — моральная категория, которая неизбежно должна оставаться чуждой описательным оценкам историков. Таково распространенное мнение. Но вина и обращение с ней — малоизученное явление, которое ввиду своей временной характеристики касается историков даже в том случае, если они воздерживаются от рассмотрения вопроса о вине. Вопрос «Какую роль играло то или иное восприятие вины в ту или иную эпоху?» можно рассматривать и в том случае, если отвергать
Вина и признание вины... 71
вопрос об обоснованности или необоснованности вины. Чтобы выразить идею о плоскости земли, я не должен иметь мнения о её действительном образе, и уж тем более я не должен считать идею правильной.
Ниже, однако, станет ясно, что, хотя и можно оставаться нейтральным по отношению к истории чувства вины в вопросе о вине, эта позиция может существенно повлиять на результаты рассмотрения вопроса. Таким образом, тот, кто занимает в данном вопросе нейтральную позицию, вовсе не обречен на то, чтобы вообще не прийти к какому бы то ни было результату. Но то, что он создаёт, будет отличаться, и, вероятно, существенно, от того, что возникло на заднем плане с ясной позицией в вопросе вины.
Что такое вина в общем? Вероятно, её можно определить следующим образом: вина есть атрибут действующего лица, приписываемый в результате моральной оценки действия как предосудительного. Это определение состоит из ряда элементов, нуждающихся в разъяснении.
1. Вина — это признак действующего, причём действие пони
мается как деяние с определённым намерением (1).
2. Вина есть результат моральной оценки действий. Тем самым
отпадают некоторые действия, а именно те, по отношению к кото
рым мораль индифферентна. Только там, где затронуты интересы
многих личностей, могут учитываться моральные критерии.
3. Избегая трудной дискуссии на этические темы, следует опре
делить этическую оценку как более или менее осознанное интеллек
туальное действие, в результате которого предмет оценки — в дан
ном случае действие — ставится в определённое отношение к
моральным установкам, т. е нормам и оценкам, коль скоро они ка
саются оцениваемого. В качестве соответствующих следует, вероят
но, рассматривать все установки, которые это действие затрагивает
потому, что один или несколько элементов, содержащихся в нём,
присутствует и в полном описании действия (2).
4. Мораль не остаётся частным делом, даже если предположить,
что частная мораль представляет собой начало нравственного чувст
ва. Мораль — связующее звено внутри социума и моральные нормы
общества имеют, с одной стороны, регламентирующую функцию,
часто воспринимаемую как нечто неприятное, но с другой — задолго
до появления юридических инстанций она обеспечивала безопас
ность и предсказуемость сообществу, окружавшему человека и слу
жила, к тому же, интегрирующей скрепой этому сообществу. Но
если моральная оценка в нашем обществе в конечном счёте пережи
вается всегда межсубъектно, моральные оценки всегда формулиру-
1.
72
Кнут ШТАНГ
ются так, что их содержание также опосредствуется межсубъектно и признание собственной вины зависит от способности противопоставить себя другому и оценить как свои действия, так и действия другого, т. е. от способности и готовности к саморефлексии.
5. Вина является элементом автобиографии индивида: мы есть то, что мы есть, потому, что мы делали то, что мы делали. Но мы есть то, что мы есть, ещё и потому, что мы, оглядываясь назад, оценивали сделанное нами во многих отношениях, в том числе и в моральном. Заметим, что сам факт оценки не зависит от результатов, к которым при этом приходят. Осмысление вопроса о вине как элементе собственной биографии полезно для постоянного формирования и реконструкции собственной идентичности. Но с точки зрения самооценки редко бывает особенно полезным оказываться в позиции обвиняемого настолько, чтобы вина пригибала к земле.
Возложение вины как результат оценки действия не может быть настоятельным и уж тем более обязывающим для всех. Для того, чтобы только два человека согласились друг с другом по поводу возложения вины на кого-либо третьего, необходимо выполнить целый ряд условий.
• Непосредственно фактическая составляющая в происшедшем
в качестве объективной основы оценки деятельности должна быть
сколько-нибудь ясной.
• Действие должно быть определено как действие, т. е. как по
ступок, имеющий определённую намеренность.
•Действие должно быть соотнесено с каталогом моральных правил, причём открытым остаётся вопрос о том, происходит ли это рационально или в значительной степени эмоционально.
• В качестве результата этого соотнесения с моральными уста
новками следует констатировать, что действие имело моральное
измерение.
• Следует установить подлинного виновника действия.
• Из описания действия и установления виновности следует воз
ложение вины.
• Возложение вины происходит в процессе перехода из частной
сферы в общественную. Этот процесс не является, может быть, об
щим достоянием, но всё-таки становится известным более широкому
кругу. Вина должна стать известна обществу, чтобы побудить его с
помощью соответствующих санкций и превентивных мер не допус
тить повторения соответствующих действий.
• Подлинный виновник должен признать вину в качестве соб
ственной. Если вина возлагается на него извне, то только анализ
•
Вина и признание вины... 73
соответствующего обвинения может привести к признанию вины, но всегда при условии, что обвинение выдержит критическую провер-ку(3).
1. Процесс возложения вины может закончиться неудачей при любом из этих шагов. Это можно легко пояснить на примере дискуссии о преступлениях национал-социалистского государства. Во многих случаях установление непосредственно фактического оказывается значительно сложнее, чем предполагалось на первый взгляд. Помимо закоренелых лжецов, отрицающих холокост, от агитации которых можно спокойно отмахнуться как от простой пропаганды и мошенничества, в ходе преследования за национал-социалистские преступления сталкиваются с серьёзными трудностями при реконструкции действительной картины событий. Многие судебные процессы закончились крахом только потому, что, возможно, ещё не удалось однозначно ответить на вопрос о том, какие военнослужащие участвовали в определённом военном преступлении, хотя известно, какое подразделение его совершило. Численность случаев, когда военные преступления совершались целыми соединениями, сравнительно мала. В большинстве случаев существовали части, нёсшие караульную службу, осуществлявшие тыловое обеспечение и т. д., тогда как одновременно другие военнослужащие тех же частей участвовали в самых зверских убийствах (4). Следовательно, возложение вины может оказаться неудачным уже при констатации фактического состояния дел. Нередко оно оказывалось неудачным или обречённым на неудачу уже на ранних стадиях этого процесса. Как юристы, мало заинтересованные в возложении вины, так и общественность, настроенная соответствующим образом, часто делали установление вины невозможным, педантично настаивая на выяснении последних деталей действия.
Кстати, подобная позиция проявилась и в отрицании аргументированной направленности выставки о вермахте. Организаторов выставки упрекали в намерении пробудить впечатление, что все военнослужащие вермахта совершали военные преступления, так как она показывает, что вермахт совершал военные преступления. Против этого и обращаются возмущенные тирады, начинающиеся большей частью со слов «Но мой дедушка вовсе не...» Да ведь об этом речь и не идёт. Если я говорю, что почта доставила мою корреспонденцию из Берлина в Гамбург, то я вовсе не утверждаю, что в этом участвовал каждый почтовый служащий. Я и не говорю, что каждый почтовый служащий хоть когда-нибудь обязательно участвовал в доставке писем. Я говорю лишь, что на почте есть служащие,
74
Кнут ШТАНГ
которые доставили именно это письмо и вообще занимаются доставкой писем. И я говорю, кроме того, что каждый почтовый служащий, даже в том случае, если он ни разу в своей жизни и в глаза не видел письма, находится тем не менее в организации, к числу важных признаков которой относится доставка писем и что не исключено, что он как почтовый служащий по крайней мере теоретически может когда-нибудь столкнуться с отправкой писем. Эти три высказывания можно перенести на вермахт: вермахт совершал военные преступления, каждый военнослужащий вермахта должен был в ходе войны отдавать себе ясный отчёт в том, что он принадлежит к организации, совершавшей военные преступления, и ни один военнослужащий вермахта не был по определению защищен от того, чтобы не оказаться когда-либо вовлечённым в военные преступления.
2. Было представлено мнение, в соответствии с которым преступления не были действиями в подлинном смысле. Сомнению в особенности подвергались намерения преступников, даже тех, кто отдавал преступные приказы. Один из аргументов, выдвинутых в данной связи, заключался в утверждении, что Гитлер, а может быть, также Гиммлер или Гейдрих были безумны, Геринг же невменяем из-за одного лишь своего морфинизма. Вместе с аргументом, обсуждаемым ниже, согласно которому действовали в подлинном смысле только инспираторы убийств, предпринимались попытки отвергнуть характер поступков как действий. Такая позиция была и остаётся куда важнее, нежели попытки крайне правых в Федеративной республике объяснить убийства, если их вообще не отрицают, обороной или во всяком случае мнимой обороной. Но и эта аргументация входит в систему отрицания преступлений, равно как и попытка поставить под вопрос всю направленность преступлений с помощью объяснения, согласно которому убийства являются лишь доведенными до крайности мерами безопасности в областях, находившихся под угрозой партизан, или беспомощными попытками справиться с отчаянным продовольственным положением, сложившимся в занятых областях.
Следует, таким образом, констатировать, что уже здесь возникает второе препятствие, о которое разбивается попытка установить вину именно в связи с холокостом. Она может закончиться неудачей при описании действия, так как мы не сможем удовлетворительно представить его, но это может произойти и при ответе на вопрос о том, кто же, собственно, действовал. Интересно, что сказанное имеет силу и применительно к саморефлексии. Наши биографические воспоминания вовсе не являются, как нам кажется, неподкупными свидетелями нашего развития. Наши воспоминания отмечены лич-
Вина и признание вины... 75
ностными оценками, акцентами в восприятии, а также борьбой за высокую самооценку. Часто мы не в состоянии увидеть в наших действиях то, что образует состав вины, так как воспоминание представляет нам действие, совершенное нами, по-другому, нежели всем сторонним наблюдателям. Мы возражаем на это, что посторонние вообще не могут полностью описать действие, так как наш внутренний мир закрыт от них, а нам приводят аргумент, в соответствии с которым именно по этой причине мы и не можем непредвзято реконструировать реальное действие.
3. В истории осмысления преступлений национал-социализма вновь и вновь встречается отказ соотнести содеянное с моральными правилами. Особенно большую роль играет в данном случае апологетический релятивизм. Приверженцы такого рода аргументации утверждают, например, что наши современные моральные суждения неприменимы к решениям и действиям, других людей в другие эпохи или в других культурах. Чтобы лишить силы такое воззрение, следует показать, что свод моральных правил, которым руководствовались палачи в национал-социалистском государстве, не отличался существенно от нашего современного — так же, как он не отличается и для двоих людей, живущих сегодня в немецком культурном пространстве, которые, как правило, не могут продемонстрировать абсолютно идентичный набор моральных норм и ценностей.
В соответствии с другим аргументом существуют ситуации, когда неприменим обычный свод моральных норм, который мы используем в жизни, так как это ситуации фундаментально иного характера. Во время войны, утверждают сторонники такой аргументации, морали не существует и все дозволено. На это можно возразить двояким образом. Во-первых, немцы, осуществлявшие холокост, не находились в состоянии войны, и их противниками были не комбатанты, а испуганные, полуголодные, отчаявшиеся люди, почти целиком безоружные, если не принимать во внимание несколько восстаний, как, например, в 1944 г. в Варшаве, и до своего расстрела ни в коем случае не совершавшие никаких действий против Германии или вермахта. Во-вторых, даже если бы дела обстояли по-иному, если бы между еврейским населением Европы и национал-социалистским государством шла бы некоторого рода война, то никому нельзя прийти к идее, в соответствии с которой во время Второй мировой войны внезапно оказались лишёнными силы положения Гаагских конвенций об обычаях и законах сухопутной и морской войны (5). Тем самым не срабатывает аргумент, в соответствии с которым во время войны всё разрешено. Тем более моральное чувство не отключается, если люди надевают военную форму. Может быть, представ-
76
Кнут ШТАНГ
ления о морали расширяются и изменяются, но мораль не исчеза-ет(6).
Гораздо труднее полемизировать против аргумента, в соответствии с которым высшей моральной максимой, вводившейся в процесс воспитания большинства преступников в национал-социалистском государстве, было требование повиновения в профессиональной жизни. И действительно, в Европе, и прежде всего в Германии, до настоящего времени распространено представление о том, что, — совершенно независимо от военных понятий о повиновении, — служащий обязан повиноваться начальнику и в том случае, если возложенная на него задача неприятна или служащий не считает её правильной. Если это и действительно высшая максима, то с общественной моралью в целом и вправду что-то не так. Но эта максима имеет определённые слабые места, по крайней мере в том, что официально провозглашается в качестве общественной морали. В конфликте двух моральных норм большей частью оказывается сильнее та, которая на всем протяжении конфликта снимает действие другой (7). В христианском воспитании роль такого рода максим играют десять заповедей, в гуманистической традиции — права человека. В целом от действующего субъекта ожидают, что он будет осмысливать границы долга и повиновения, если возникает конфликт с «основными моральными ценностями». Мы ставим в вину полицейскому то, что он не занял такую позицию, если тот следовал указаниям своего очевидно коррумпированного начальника, но должны поставить то же самое в вину и преступникам из национал-социалистского государства, если они ссылаются на необходимость повиноваться. К тому же повиновение должно было бы в данном случае означать следование немецкому военному кодексу, который действовал и применительно к полиции и её вспомогательным формированиям. Этот кодекс со всей недвусмысленностью объявлял незаконными и такого рода действия, как массовые расстрелы безоружного гражданского населения, грабежи, изнасилования, поджоги и т. д. (8).
4. И тому, кто готов применить свой моральный канон к анализу преступлений национал-социалистского режима, не следует с неизбежностью приходить к моральной оценке. Вновь и вновь слышатся голоса тех, кто, подчёркнуто ссылаясь на моральные правила, отвергают их применимость к рассматриваемой ситуации национал-социалистских преступлений. Это несколько иная позиция, нежели простой отказ вообще допустить проверку происшедшего с моральных позиций. Важнейший аргумент в пользу неприменимости моральных правил к рассматриваемой ситуации заключается в том, что
Вина и признание вины... 77
человек, жизнь которого находится под угрозой, в известной степени возвращается в доморальное состояние. Это аргумент, нацеленный в основном на гражданские формы морали. В гражданской жизни господствует определённое единство мнений относительно того, что ни от кого нельзя требовать соблюдения моральных заповедей, если следование им сопряжено с серьезной угрозой здоровью и жизни соблюдающего их лица. Можно разве что восхищенно преклоняться перед тем, кто, невзирая на опасность, следует требованиям морали. Такого рода оглядка на собственную бренность элиминируется в военной жизни насколько возможно уже в процессе подготовки военнослужащих. Тем не менее в соответствии с этим аргументом солдат или полицейский, который во время холокоста последовал бы моральному долгу, т. е. отказался выполнять приказ об убийстве, сам оказался в смертельной опасности. Но на это можно, во-первых, возразить, что в условиях холокоста такого «положения принудительного исполнения противоправного приказа» не было даже там, где, например, участие в массовом расстреле не являлось добровольным. Существовала возможность отказаться от выполнения таких приказов, и действительно, во время Второй мировой войны подобные случаи отмечались повсеместно, вновь и вновь, причём полицейским или солдатам, поступившим таким образом, грозило со стороны их начальников нечто большее, нежели не присвоение очередного звания или несколько жестких замечаний (9). Это было настолько общеизвестно, что не выдерживает критики и слабый апологетический аргумент, в соответствии с которым существовало всё-таки «мнимое положение принудительного исполнения противоправного приказа», т. е. ситуация, когда соответствующие лица были вопреки фактам убеждены в том, что находятся в положении принудительного исполнения противоправного приказа.
Но даже если бы так и было, то аргумент, согласно которому в случае угрозы собственной жизни прекращается применимость морали, несомненно, проблематичен. В новое время такой аргумент был впервые сформулирован Гоббсом. Он полагал, что в случае угрозы жизни — например, если речь идёт о приговорённом к смертной казни или о солдате, находящемся в безвыходной ситуации — никто не может обязать человека продолжать подчиняться общественному договору, который был для Гоббса предварительным условием всей социально согласованной морали. Человек возвращается в первобытное состояние, существовавшее до договора. В этом состоянии все средства были хороши, чтобы избавиться от угрожающей ситуации — солдаты могли дезертировать, приговорённые к смерти — убивать своих тюремщиков и тем более палачей. Но
78
Кнут ШТАНГ
важнейший аргумент против такого ухода с позиций морали формулирует уже Сократ в диалоге «Критон». «Если я, — таков смысл слов Сократа, приговорённого к смерти, — спасся бы от казни с помощью бегства, то после мне пришлось бы оправдываться перед законами. Всю свою жизнь я пользовался их покровительством; если же они теперь обратятся против меня, то как теперь, отступившись от них, мог бы я так вредить им и ослаблять их? Пожалуй, я оказался бы потом в мире, в котором не хотел бы жить, а именно в мире, где больше не действуют законы». Этот аргумент сводится в конце концов к вопросу о том, хотел бы каждый действующий субъект жить в мире, в котором отменены моральные критерии, коль скоро кто-то чувствует угрозу здоровью и жизни и хотел ли бы он жить как человек, который знает о себе, — и должен предполагать, что это известно и другим, — что в случае угрозы своей жизни он готов отказаться от всех моральных ценностей и норм.
Столь же хитроумными, — поскольку они очень точно учитывают конкретные факты, — являются и аргументы, в соответствии с которыми «и другие совершали военные преступления», «насилие стало в Германии чем-то нормальным в ту пору, когда мы сами были ещё наполовину детьми» или «все мы участвовали». Очевидно, в данном случае преобладает единство взглядов относительно того, что не может быть аморальным то, что делает и считает нормальным большинство людей. Если последовать этой аргументации, то и тезис Гольдхагена о народе палачей и соучастников станет блестя-шей апологией собственных убийц; просто счастье, что эта идея не бросилось в глаза тем, кто в Германии разделяет такие взгляды (10). Но следует, в том числе и ради опровержения тезиса Гольдхагена, сказать, что и в национал-социалистском государстве соучастие в военных преступлениях и преступлениях против человечности было делом меньшинства. Массовое убийство всегда представляло собой исключение, ситуацию, исключительную в моральном отношении. Его осуществляло исчезающее малое меньшинство населения, вполне понимавшее, что позже ему будет крайне трудно оправдать свои действия перед семьей, как и вообще в гражданской жизни (11). К тому же здесь не наблюдается консенсус, столь широко распространённый в других случаях. Например, едва ли кто-нибудь в Германии счёл бы безупречными в моральном отношении осуществляемые в Судане обрезания, производимые над маленькими девочками потому лишь, что существует несомненно широкое общественное согласие, включающее и женщин в Судане, и участники этого консенсуса полагают подобные действия нормальными. Но нельзя всякий раз объявлять моральные правила не имеющими силы, если это случайно служит апологетическим намерениям.
Вина и признание вины... 79
5. Приведённый выше аргумент о мнимом положении принудительного исполнения противоправного приказа связан с другим пунктом, в котором может потерпеть неудачу процесс установления вины. Утверждают, что тот, на кого возлагается вина, невиновен в моральном или даже юридическом смысле, так как он только исполнял приказы. Полное описание действий, когда речь идёт о национал-социалистских преступлениях, содержит важную оценку уже в констатации того факта, кто, собственно, был действующим лицом. После 1945 г. как обвинявшиеся, так и общественность в целом пытались создать впечатление, что виновные действия не могут быть вменены настоящим преступникам, так как они, собственно, не были действующими лицами холокоста. Такая позиция опиралась на предположение о том, что действующим лицом мог быть только тот, кто действовал не только намеренно, но и автономно. Первое утверждение едва ли можно было оспаривать: тот, кто стреляет из автомата в лежащего в яме полуголого человека, вряд ли связывал со своим действием какое-либо другое намерение, кроме намерения убивать, даже если это намерение может быть тесно связано и с каким-либо другим. Оспаривалась автономность действующего лица, так что о «действующем лице» в собственном смысле слова нельзя было якобы и говорить. В этом смысле и немецкое правосудие называло Гитлера, Гиммлера, Гейдриха и т. д. «главными исполнителями» национал-социалистских преступлений. Напротив, можно легко показать, что большинство участников массовых или единичных убийств были вполне автономны — потому уже, что они большей частью добровольно вызывались для выполнения такого рода «дел». Но важнее нечто другое, а именно, приводит ли рассмотрение вопроса об автономности в отношении преступников национал-социалистского государства к принципиально иным ответам, нежели рассмотрение вопроса об автономности в другой связи, где едва ли кто-либо на основе одного лишь вопроса об автономности оспаривает тот факт, что исполнитель действия был реальным действующим лицом. Это касается возложения как моральной, так и юридической вины. Если кто-нибудь отрицает свою вину, говоря «Да я и сделать ничего не мог», «Мне надо было это делать» или «Я действовал в соответствии с приказом», мы, как правило, воспринимаем такого рода доводы как нехитрую увертку. То, что в юридическом отношении может быть, вероятно, принято в качестве смягчающего обстоятельства, не освобождает никого от моральной ответственности за содеянное. Трудно понять, почему эта максима не должна иметь силы и применительно к преступлениям, совершенным в национал-социалистской системе.
80
Кнут ШТАНГ
6. Тому, кто признает, что совершенные в национал-социалистском государстве действия, имеющие целью убийство, были виновными действиями, нельзя не признать, что виновны и те, кто при описании действия были названы в качестве непосредственно действовавших. Тем не менее время от времени отвергается и этот вывод из двух принятых предпосылок. Тем не менее временами встречается отказ сделать вывод и из этих двух принятых посылок. Но важнее в данном случае тот факт, что сделать выводы отказываются историки, и именно ч тех случаях, когда такие выводы необходимы. Они говорят порой о виновных действиях и, конечно же, о действующих лицах. Но лишь немногие делают следующий шаг однозначной моральной оценки, в своих описаниях показывая действующих как тех, кто стал виновными. Тем самым они отказываются от важной характеристики исторического, ибо человеческое понимание исторического большей частью — пусть даже не всегда и, может быть, не в первую очередь — является и моральным пониманием. Если историки отказываются от этого, они ампутируют детерминанту человеческого понимания, без которой, вероятно, не могут быть поняты многочисленные обстоятельства исторических событий. Но в любом случае будет трудно познакомить дилетантов, мало на что способных с их бескровным пониманием, с результатами исторических исследований. Историки охотно выступают против утверждений о том, что моральная оценка не является их задачей. Они лишь выступали по поводу фактического, поддававшегося реконструкции, а моральные оценки оставались на усмотрение каждого индивида или, может быть, юристов, философов и теологов. Но помимо того, что охарактеризованная позиция оставляет за скобками вопрос о том, насколько же мало можно справиться с человеческим пониманием с помощью, так сказать, разделения труда, результаты исторических исследований читаются дилетантами и без того как нечто содержащее моральный подтекст, а отсутствие моральной оценки понимается или — предположим в пользу нашей дисциплины — ложно понимается как извинение. Именно этот извинительный мотив, проявляющийся в отходе на позиции простой систематизации при абстрагировании от отдельного случая с его человеческим измерением Гольдхаген вполне оправданно ставит в упрек исторической науке, пусть даже необоснованно не делая различий между отдельными её представителями (12). Поэтому историческая наука должна найти дорогу — к сожалению, можно лишь в очень малой степени говорить о возвращении! — к такому пониманию исторического, которое подразумевало бы и моральную оценку, ибо без такой оценки не может быть подлинного понимания.
Вина и признание вины... 81
7. Моральная оценка является, собственно, неполной без договоренности о возложении вины в межличностных отношениях. Но именно с этим у многих людей и связаны большие трудности, причём мы не имеем в виду, что настоящим преступникам трудно говорить о своей вине. В обществе, в котором ясная моральная оценка национал-социалистских преступлений и тех, кто их совершал, все ещё остается табу и эта тенденция скорее усиливается, в аутсайдера превратится сначала тот, кто не скрывает свою моральную оценку. Этим отчасти объясняются протесты, вызванные книгой Гольдхагена и выставкой о военных преступлениях вермахта. Эти протесты были направлены за пределы любых объективных дискуссий против общеизвестной догмы об отказе от общественной и научной значимости отдельных деяний и преступников, рассматривавшихся по ту сторону общего осуждения национал-социалистского государства и, может быть, даже Гитлера и Гиммлера.
В первые годы Федеративной республики отказ назвать виновных и тем самым открыто вести общественную дискуссию мог бы быть важен для того, чтобы не допустить отчуждения от нового демократического строя большинства населения, которое все ещё было тесно связано с фашизмом. Федеративная республика должна была стать родиной для каждого, кто не был в значительной степени и непосредственным образом вовлечен в преступления. Даже и тогда, например, в деле Оберлендера, западногерманское общество продемонстрировало удивительную сопротивляемость ко всем попыткам обнародовать вину, которую возлагала общественность и тем самым принудить Оберлендера взять на себя моральную ответственность за свои действия в годы национал-социалистского режима (13). Только движение протеста в 1968 г., правда, оставаясь аутсайдером недовольного общества, смогло разрушить всеобщий консенсус, заключавшийся в стремлении не допустить гласного указания на виновность. Ярким примером прорыва этого консенсуса, сказавшимся далеко за пределами Германии, стала пощечина Беаты Кларсфельд Курту Георгу Кизингеру, который должен был считаться виновным по крайней мере в моральном отношении и таким образом был призван признать наконец свою ответственность. Но в то же время Беата и Серж Кларсфельд добились открытия общей дискуссии по вопросу о вине — хотя бы в этом отдельном случае. Реакция на телесериал «Холокост» привела затем на короткое время к общей дискуссии о вине и прежде всего к чёткому указанию виновных. Но в Федеративной республике очень быстро произошло возвращение к практике накладывания табу на акт возложения вины. Адресуемый вермахту, немецкой полиции, министерству иностранных дел, ве-
82
Кнут ШТАНГ
домствам труда и здравоохранения, железнодорожному ведомству и т. д. упрек в их моральной вине рассматривается среди историков как нечто неделикатное, а общественность считает это покушением на одну из опор современного общества. Не только бывшие военнослужащие вермахта и их потомки почувствовали себя задетыми выставкой. И в бундесвере тоже никак не были счастливы, даже если его руководство, вполне отдавая себе отчет в общественном резонансе выставки, благоразумно воздержалось от слишком уж резких комментариев.
До сих пор речь шла лишь о том, почему внутри западногерманского общества так часто заканчивались неудачей моральная оценка национал-социалистских преступлений и вытекающее отсюда возложение вины. Но это полностью оставляет без ответа вопрос о том, как сами обвиненные, сами палачи относились к своей вине. Как обращался отдельный человек со своей виной или, иными словами, почему именно у самих убийц, у приговоренных к смертной казни или пожизненному заключению, наблюдается столь мало признаков частного, не говоря уже о публичном, признания вины, её принятия? Даже в тех случаях, когда чувство вины на частном уровне несомненно проявлялось, её публичные признания, не говоря уже об извинениях перед жертвами или их оставшимися в живых близкими едва ли наблюдались. Преступники, приговоренные на Нюрнбергском процессе к смертной казни, в своём последнем слове ещё раз отвергали всё, что вменялось им в вину. То же касается и осуждённых членов айнзацкоманд или охранников концлагерей. Один из примеров — руководитель айнзацкоманды Карл Егер, под руководством которого осуществлялось убийство литовских евреев. В показаниях, которые Егер дал во время следствия, проводившегося по его делу, он не раскаивался, называя лишь других, прежде всего Иоахима Хамана, в качестве виновных за деяния, вменявшиеся ему в вину (14). Это тем более примечательно, что существуют многочисленные доказательства того, как Егер ещё во время войны прямо-таки терзался тяжёлым чувством вины, не мог взять на руки своих внуков, не вспоминая об убитых детях, страдал депрессиями и нарушениями сна и чувствовал даже, что его преследуют духи жертв (15). Но, если не рассматривать его самоубийство как публичное признание вины, то нет никаких признаков покаяния Егера, продемонстрированного общественности.
Чтобы понять, почему столь немногие преступники были способны признать вину перед самими собой, не говоря уже о публичном признании, следует принять во внимание ту функцию, которую имеют личная и общественная биография для отдельного человека
Вина и признание вины... 83
и разобраться в том, какова, в свою очередь, функция обеих этих биографий для общества, которое формирует индивида и пытается руководить им.
Если то, что сделал человек, рассматривается хотя бы несколькими людьми как нечто предосудительное и тот, кого это касается, знает о такой позиции, если он к тому же — может быть, уже в момент действия — знал, что его действие будет в соответствии с общепризнанными моральными максимами европейской культуры рассматриваться как нечто предосудительное, то он должен научиться обращению с обвинением, которое по крайней мере потенциально может быть выдвинуто против него. Возможными стратегиями в таком случае являются отрицание вины, защита и признание вины. При этом признание вины, не говоря уже о внутреннем согласии с обвинением, представляется наиболее трудным шагом. В этом нет специфики, касающейся только национал-социалистских преступлений. Никто из нас не признает с большой охотой ошибки, совершенные в прошлом. Мы знаем с детства, что признание ошибки с неотвратимостью ведёт к наказанию, избежать которого нам хотелось бы при всех обстоятельствах. Но признание вины бросает и неблагоприятный свет на нашу биографию, на наш характер. Для нас важно, какими мы видим самих себя, и никто не увидит себя с охотой в качестве убийцы, никто не увидит себяс охотой человеком, который, не обращая внимания на мораль^ безоговорочно исполняет любой приказ. Мы не хотим предстать в таком облике и перед другими уже потому, что быть хоть сколько-нибудь моральным человеком — это одно из условий для того, чтобы быть полностью интегрированным членом человеческого общества. Но в то же время и общество не хочет, чтобы мы представляли себя таким образом, в особенности в том случае, если наши действия так тесно связаны с деятельностью общества, как это было в случае национал-социалистских преступлений. Ведь те, кто совершали их, действовали по приказу государства или, во всяком случае, в контексте государственных намерений. И уж тем более наше ближайшее окружение, которое воспроизводит многое из того, что является общественным влиянием, не хочет открытого признания нами своей вины. Практически все члены семьи должны опасаться, что виновные открыто признают свою вину — например, жены, так как брак с человеком, неожиданно оказавшимся сомнительным в моральном отношении, свидетельствует по меньшей мере о плохом вкусе и малом знании людей. Этого приходится страшиться и детям, так как образ отца является для них важной частью картины мира, которая теперь начинает колебаться — прежде всего потому, что наличие такого отца
84 Кнут ШТАНГ
будит у многих современников подозрение в том, что в результате наследования или воспитания нечто от нездорового образа мыслей можно найти и в детях. Опасаются и родители, так как им приходится признать перед самими собой, а, может быть, и перед другими, серьёзные ошибки, допущенные в воспитании детей. Опасения охватывают родных и друзей, ибо состоять в родстве или быть в дружбе с такими людьми означает выставить и себя в неблагоприятном свете и внезапно представить в столь же неблагоприятном свете общие воспоминания, из которых в значительной степени состоит дружба.
К этому часто прибавляется, затрагивая прежде всего жену и детей, прямая угроза материальному благополучию, возникающая в результате юридического преследования, которое становится возможным после публичного признания вины. С такой проблемой родственники лиц, совершавших преступления, организатором которых выступал национал-социалистский режим, сталкивались так же, как и родственники других лиц, обвинявшихся в преступлениях. Поэтому для преступника, в особенности же для того, кто замешан в национал-социалистских преступлениях, признание своей вины не было и не является легким шагом.
Конечно, говоря о многих национал-социалистских преступниках, можно предположить, что они и сегодня совершенно не осознают своей вины. Правда, они знают, что многие современники, а сегодня, может быть, даже и большинство, находят в их действиях вину, но они сами не разделяют эти взгляды. Следовательно, в таком случае не являются необходимыми стратегии, которые позволяют скрыть собственное чувство вины, а надлежит найти ответы на вопрос о том, почему столько современников и, может быть, даже большинство их пришли к другой моральной оценке национал-социалистских преступлений. Весьма популярным оказывается в такой ситуации ответ, согласно которому, чтобы правильно понять содеянное, следует «самому быть там». Такая позиция означает в невысказанной форме, что важные элементы происшедшего не могут быть сообщены с применением различных способов передачи воспоминаний и эмоций. Если признать этот аргумент юридически состоятельным, то нельзя было бы осудить никого, кто совершил насильственное преступление, например, ни одного насильника. Ведь суд и вправду не может воссоздать момент эксцессивной агрессии, предшествующий такому деянию, иначе судьи оказались бы по другую сторону барьера. Но они, как правило, вполне способны настолько воспроизвести мотивы, чтобы вынести обоснованный приговор. И это точно так же имеет силу применительно к моральным ценностям. Использование каких бы оправданий ничего не меняет в том факте, что в результате
Вина и признание вины.. 85
определённых действий нарушается некоторое число моральных правил, и нарушение это не компенсируется более высокими моральными ценностями.
Но и тому, кто считает все обвинения принципиально неправильными, время от времени грозит опасность утратить уверенность в своих моральных самооценках. Это может произойти прежде всего не в такой ситуации, когда, как в начале 50-х гг., большинство населения более или менее открыто поддерживало такую уверенность, а, напротив, в ситуации 70-х гг., когда либеральная общественность вновь и вновь ставила её под вопрос. В принципе здесь необходимо различать между вытеснением возможных изменений в оценке собственного действия и отпором всем влияниям извне, возможно, способствующим такому изменению. Эти процессы можно охарактеризовать формирование внутренних и внешних табу. Тот факт, что преступники не были готовы и не проявляют готовности говорить, — и уж тем более с критиками, — о холокосте, объясняется и намерением защитить от всех покушений свою идентичность, в значительной степени зависящую от воспоминаний о содеянном и от определённой оценки этого, превращенной в некую частную догму.
Интереснее тех, кто, основываясь на собственном убеждении, отклоняют возложение вины, оказываются те, кто оспаривают виновность вопреки собственному убеждению и, пожалуй, в мучительном процессе вытесняют собственное сознание вины. Но если, как было показано выше, из признания вины едва ли можно извлечь какую-либо выгоду в нашем обычном понимании, облагородив свою биографию, то не особенно удивит тот факт, что соучастники национал-социалистских преступлений не проявляли готовности публично признать себя виновными (16).
Но западногерманское общество после 1945 г. и без того отнюдь не было ориентировано на то, чтобы сделать возможным осмысление содеянного для преступников, отказывая себе самому в осмыслении роли попутчиков и пособников. Тем самым заинтересованность преступников в том, чтобы не говорить о своих делах, соединилась с желанием общества — от его самых малых ячеек вроде семьи и друзей до крупных организаций, партий, церквей и т. д. Все они чувствовали себя надежно и хорошо устроенными в атмосфере консенсуса, сложившегося в обществе вокруг создания определённых табу.
Нельзя недооценивать важность табу в 50-е гг. Общественная дискуссия не превратила преступников в аутсайдеров и не сорвала с них маски, а, напротив, показала, насколько мало предосудительным или даже проблематичным был для большинства немцев холокост.
86 Кнут ШТАНГ
И дело не в том, что, как полагает Гольдхаген, немецкий народ со-стоял сплошь из более или менее радикальных антисемитов, а в том, что следование приказам или даже выраженным в общей форме желаниям начальства было для немцев добродетелью, не подлежавшей обсуждению. Общественная дискуссия обнаружила бы, вероятно, не уменьшившиеся симпатии большинства к национал-социалистскому государству и обрекли бы на неудачу начатый Бонном демократический эксперимент.
Но столь же важно наступательно вести дискуссию вокруг мо-ральной оценки национал-социалистских преступлений именно сейчас, когда демократия в Германии, как представляется, не нахо-дится под угрозой ни справа, ни слева, а сталкивается с новыми опасностями со стороны мафиозных синдикатов и крупных концернов. Реакция на выставку, посвященную вермахту, показала, что большинство этого общества хочет сохранить приверженность полюбившимся табу. Табу взламывались лишь на краткое время в результате движения протеста 1968 г., фильмов «Холокост», «Список Шиндлера» или «Жизнь прекрасна». Необходимо шаг за шагом преодолеть их. Это необходимо не столько в интересах жертв, которым не так уж и нужно такое погружение немецкого народа в самого себя, сколько ради нормального отношения к собственной истории. Нормального отношения к истории не приходится ожидать до тех пор, пока существует почти полное табу на моральную оценку важной эпохи. А без нормального отношения к собственной истории и признания вины в ней едва ли образуется новая европейская нация немцев, представляющаяся столь настоятельно необходимой после воссоединения Германии и начавшегося нового прорыва в Европу.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Должны быть добавлены и разные другие факторы, но в данном случае имеет
значение только целенаправленность. Davidson Donald. Essays on Actions and Events. —
Oxford, S.83-102.
2. Описание действия будет полным в том случае, если названы все элементы,
адекватные поставленному вопросу. Поэтому полное описание в моральном контексте
будет иным, чем, например, соответствующее описание в контексте физическом или
военно-историческом. В противном случае пришлось бы, смиряясь с судьбой, конста
тировать, что полного описания не может быть, так как все элементы действия и его
контекста никогда не могут быть описаны до последнего. В любом случае можно
было бы говорить об удовлетворительном и неудовлетворительном описании.
3. Обрисованный процесс предполагает интерес к моральным вопросам. Он не
является врожденным, моральные оценки не обладают одинаковой ценностью для
1.
Вина и признание вины... 87
всех людей. И, конечно, даже самый святой едва ли мог утверждать, что всегда и повсеместно руководствовался и руководствуется моральным императивом как существенной максимой.
4. Я попытался показать это на примере охранного батальона вспомогательной
полиции. — Stang К. ^Collaboration und Massenmord — Die litauische Hilfspolizei, das
Rollkommando Hamann und die Ermordung der litauischen Juden. — Frankfurt/M., 1996,
S.134-140.
5. Несколько сложнее ситуация с Женевской конвенцией. В ходе войны против
СССР Германия не признавала её обязательности для своих военнослужащих, исполь
зуя в качестве формального аргумента тот факт, что СССР не ратифицировал конвен
цию. Не говоря о несостоятельности такой аргументации, отсутствует подобная
декларация германских властей относительно европейского еврейства. Помимо неко
торых параллелей в пропагандистских текстах не существует никаких указаний на то,
что кто-либо в национал-социалистском государстве рассматривал убийство европей
ских евреев как часть войны.
6. Представления о товариществе, конечно, играют в солдатской жизни, в кото
рой солдат рассматривает воинскую часть как своё естественное сообщество, гораздо
большую роль, нежели в жизни гражданской. Способность гражданской морали к
сопротивлению предстает в не особенно привлекательном свете с учётом того факта,
что и после 1945 г. особые военные формы морали находили всё более широкий
доступ в гражданскую мораль. Так, оценка «предатель по отношению к товарищам»,
первоначально позиционированная только в военном контексте, сегодня неотрефлек-
тированно применяется и в гражданской жизни. Милитаризации языка, на которую
сетуют вновь и вновь, соответствует милитаризация морали. Это происходит и в том
случае, если в фирмах и ведомствах всё в большей мере вводятся парамилитаристские
формы обязательств о сохранении тайны или следованию строгим приказам, напоми
нающим своей многочисленностью длинную цепь.
7. Хэйр говорит об «оседлавших принципах». — Hare R.M. Moral Thinking: Its
Levels, Method, and Point. — Oxford 1981, S.55. При этом он отличает нормы и ценно
сти, только «оседлывающие» другие, от таких, ^>т которых исходит принципиальное
доминирование. ^
8. Основополагающее значение имел в данном контексте § 47. Правда, Буххайм
обоснованно указывает на то, что вненормативный характер массовых убийств был
ясен всем участникам холокоста, так что в ссылке на эту нормативную инстанцию
есть нечто гротескное; Budiheim Hans. Befehl und Gehorsam. Gutachten fur den
Auschwitz-ProzeB 1964, перепечатано в Ders , Broszat Martin, Jakobsen Hans-Adolf und
Krausnik Helmut. Anatomie des SS-Staats. Bd.l. — Mtinchen, 1967, S.215-318. Но такая
ссылка превратила бы того, о ком идёт речь, в аутсайдера, не желающего вместе с
сообществом палачей дрейфовать от нормативного к ненормативному. Правда, дейст
вие § 47 при совершении убийств по приказанию национал-социалистских властей,
приостанавливалось фактически, а не официально.
9. Ebd., S.290. Важнее оказывались социальные санкции со стороны войск, осу
ществлявших расстрелы, где тот, кто отказывался выполнять приказ об убийстве,
превращался в изгоя, т. е. играл роль, с которой едва ли мог надолго примириться
какой-либо полицейский или солдат, находившийся далеко от родины, далеко от всех
социальных связей с семьей и друзьями.
10. Goldhagen DamelJonah. Hitler's Willing Executives: Ordinary Gremans and the
Holocaust. — Londond, 1966, в разных местах, в том числе S.128.
11. Тем самым я не хочу преуменьшить значение пособников и духовных пред
шественников холокоста, группы, насчитывавшей миллионы человек, но намерен
10.
88 Кнут ШТАНГ
лишь указать на то, что между антисемитскими предрассудками общего характера, сколь бы общи они ни были, и массовыми убийствами в Бабьем Яру или Освенциме все же существовало огромное различие — второе не было простым продолжением первого
12 Goldhagen Op cit, S 5-6
13 С 1939 г Теодор Оберлендер был председателем «Союза немцев Востока»,
организации, которая, основываясь на своей изначально проникнутой враждебностью
к славянству позиции, имела задачей воспитание немецких поселенцев Центральной и
Восточной Европы как военного сословия крестьян, охраняющих границы В Федера
тивной республике Оберлендер продвинулся по служебной лестнице, став министром
по делам изгнанных, но в 1960 г был вынужден уйти в отставку, когда стало извест
но, что федеральная прокуратура начала против него расследование Оберлендера
подозревали в том, что он как военнослужащий немецко-украинского батальона
«Нахтигаль» участвовал осенью 1941 г в многочисленных массовых казнях Призна
ния вины со стороны Оберлендера, не говоря уже о раскаянии, не последовало, и для
климата в Западной Германии тех лет характерно то обстоятельство, что он в 1963 г
снова смог выдвинуть свою кандидатуру в бундестаг
14 Показания Карла Егера от 10 04 1959, Ludwigsburg ZSt 5 AR-Z 14/1958
(Jager), Bd 1, Bl 227-241, 08 05 1959, ebd, Bd 1, Bl 383-409, другие показания
15 06 1959,ebd,Bd 1, Bl 1885-1941
15 Показания бывшего Иоста от 17 02 1959, ebd , Bd 1, Bl 263-269
16 He обсуждались, так как были крайне редки и не поддавались реконструк
ции на основе показаний и записей случаи, в которых кто-то считал публичные при
знания ошибочными, но, тем не менее, движимый конформистскими соображениями,
признавал себя виновным, просил прощения у жертв, а то и выступал на публичных
мероприятиях, направленных против фашизма
12
СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ
БОРДЮГОВ Геннадий Аркадьевич — кандидат исторических наук, доцент МГУ им. М.В.Ломоносова и Института европейских культур РГГУ, руководитель научных проектов и издательских программ АИРО.
ГЕЕР Ханнес — руководитель проекта «Истребительная война. Преступления вермахта в 1941-1945 гг.» (Институт социальных исследований в Гамбурге).
ГОРЦКА Габриэле — доктор философии, руководитель Научно-исследовательского центра «Восток-Запад» Кассельского университета.
ЕПИФАНОВ Александр Егорович — подполковник, доктор юридических наук, профессор Волгоградской академии МВД РФ.
ЛЁШИН Михаил Георгиевич — ПОЛКОВНИК, кандидат исторических наук, заместитель начальника Управления зарубежной военной истории Института военной истории Министерства обороны РФ.
РЫБАЛКИН Юрий Евгеньевич — полковник, кандидат исторических наук, в 1995-1998 гг. начальник Отдела Института военной истории Министерства обороны РФ, в настоящее время — руководитель подразделения Правительства Москвы.
ШТАНГ Кнут — профессор права, преподаватель юридических институтов в Германии и Канаде.
В 1999-2005 гг. в серии вышли:
Выпуск 1 — «Своё» и «чужое» прошлое в постсоветских государствах.
Выпуск 2 — И. Ротарь. Ислам и война.
Выпуск 3 — М.И. Мелыпюхов. Канун Великой Отечественной войны: дискуссия продолжается.
Выпуск 4 — Стивен Коэн. Изучение России без России (крах американской постсоветологии).
Выпуск 5 — Г. Бордюгов, В. Бухараев. Национальные истории в революциях и конфликтах советской эпохи
Выпуск 6 — К Ваишк. Представление исторического знания и новые мультимедийные технологии.
Выпуск 7—Д.Ю. Гузевич. Кентавр или к вопросу о бинарности русской культуры.
Выпуск 8 — Е. Котеленец. Харизматический властный союз. Новейшие исследования о Ленине и его политическом окружении.
Выпуск 9 — Дирк Кречмар. Исскуство и культура России XVIII-XIX вв. в свете теории систем Никласа Лумана.
Выпуск 10 — В. Э. Молодяков. Берлин—Москва—Токио: к истории несостоявшейся «оси». 1939-1941.
Выпуск 11 — О Г Буховец. Постсоветское «Великое Переселение народов»: Беларусь, Россия, Украина и другие.
Выпуск 12 — И. Ротарь. Под зелёным знаменем Ислама. Исламские радикалы в России и СНГ.
Выпуск 13 — Новые концепции российских учебников по истории.
Выпуск 14 — Беттина Зибер. Русская идея обязывает!?
Выпуск 15 — Сергей Александров. Возникновение зарубежной России.
Выпуск 16 — Стивен Коэн. Можно ли было реформировать советскую систему?
Выпуск 17 — Великая война: трудный путь к правде. Интервью, воспоминания, статьи.
«АИРО-ХХ» В XXI ВЕКЕ
2000
ЮЛ. Рыбалкин. Операция «X». Советская военная помощь республиканской Испании. Серия «АИРО — Первая монография».
А.Ю. Бахтурина. Политика Российской империи в Восточной Галиции в годы Первой мировой войны. Серия «АИРО — Первая монография».
Д.Ю. Гузевич. Кентавр или к вопросу о бинарности русской культуры. Серия «АИРО — Научные доклады и дискуссии, темы для XXI века». Вып. 7.
Е.А. Котеленец. «Харизматический властный союз». Новейшие исследования оЛенине и его политическом окружении. Серия «АИРО — Научные доклады и дискуссии, темы для XXI века». Вып. 8.
Цирк Кречмар. Исскуство и культура России XVIII-XIX в. в свете теории систем Никласа Лумана. Серия «АИРО — Научные доклады и дискуссии. Темы для XXI века». Вып. 9.
В.Э. Молодякое. Берлин-Москва-Токио: к истории несостоявшейся «оси».
1939-1941. Серия «АИРО — Научные доклады и дискуссии. Темы для
XXI века». Вып. 10. /
ОТ. Буховец. Постсоветское «великое переселение народов»: Россия, Беларусь, Украина и другие. Серия «АИРО — Научные доклады и дискуссии. Темы для XXI века». Вып. 11.
Историки России. Послевоенное поколение. Сост. Л.В. Максакова.
Ф. Ф. Торнау. Воспоминания кавказского офицера.
Б. Чижков. Подмосковные усадьбы сегодня. Путеводитель с картой-схемой.
Мифы и мифология в современной России /Под редакцией К. Аймермахера и Г. Бордюгова. Предисловие Ф. Бомсдорфа.
Политика по контролю кризисной смертности в России в переходный период. (Программа развития ООН/Россия).
* Об изданиях АИРО в 1993-1999 гг. см. подробнее: ГА. Бордюгов, АИ. Ушаков. Поиски альтернативных структур в исторической науке. АИРО-ХХ: издательским программам 5 лет. М., 1998; Они же. Развитие альтернативных структур в исторической науке. АИРО-ХХ: издательским программам и научным проектам 10 лет. М, 2003.
92 «АИРО-ХХ» в XXI веке
Policies for the Control of the Transition's Martality Crisis in Russia. (Unated Nations Development Programme/Russia).
2001
Политическая полиция и политический терроризм в России (вторая половина XIX — начало XX вв.). Сборник документов. Серия «АИРО — Первая публикация».
А.П. Ненароков. Последняя эмиграция Павла Аксельрода. Из цикла «В поисках жанра». Серия «АИРО — Монография».
И. Ротарь. Под зеленым знаменем. Исламские радикалы в России и СНГ. Серия «АИРО — Научные доклады и дискуссии. Темы для XXI века». Вып. 12.
Новые концепции российских учебников по истории /Сост. К. Аймермахер, Г. Бордюгов, А. Ушаков. Серия «АИРО — Научные доклады и дискуссии, темы для XXI века». Вып. 13.
Новый мир истории России. Форум японских и российских исследователей — к 60-летию профессора Харуки Вада /Под редакцией Г. Бордюгова, Н. Исии, Т. Томита.
Magister vitae. К 80-летию Л.И. Мильграма /Составители М.Я. Шнейдер, ГА. Бордюгов.
Элита средств массовой информации. Россия 2001 год. Опрос руководителей и журналистов в электронных и печатных средствах массовой информации.
Человек и война (Война как явление культуры). Сборник статей /Под редакцией И.В. Нарского и О.Ю. Никоновой.
СВ. Константинов, А. И. Ушаков. История после истории. Образы России на постсоветском пространстве.
А.Г. Макаров, С.Э. Макарова. Цветок-татарник. В поисках автора «Тихого Дона»: от Михаила Шолохова к Фёдору Крюкову.
В углу: начало Гражданской войны глазами русских писателей. П.Н. Краснов, Ф.Д. Крюков, И.А. Родионов /Составители А.Г. Макаров, С.Э. Макарова.
2002
Беттина Зибер. «Русская идея» обязывает!? Поиск русской идентичности в общественных дискуссиях конца XX век. Серия «АИРО — Научные доклады и дискуссии, темы для XXI века». Вып. 14.
«АИРО-ХХ» в XXI веке 93
Преодоление прошлого и новые ориентиры его переосмысления. Опыт России и Германии на рубеже веков. Международная конференция. Москва, 15 мая 2001 г. /Под редакцией К. Аймермахера, Ф. Бомсдорфа, Г. Бор-дюгова.
Промышленность Урала в XIX-XX веках. Сборник научных трудов /Под редакцией В.П. Чернобровина.
Историки читают учебники истории. Традиционные и новые концепции учебной литературы /Под редакцией К. Аймермахера и Г. Бордюгова.
Культура и власть в условиях коммуникационной революции XX века. Форум немецких и российских культурологов /Под редакцией К. Аймермахера, Г. Бордюгова, И. Грабовского.
Б. И. Чехонин. Как богатеют, не воруя (по странам и континентам). Synopsis operandi профессора Аймермахера /Составитель А.И. Ушаков. СБ. Веселовский. Подмосковье в древности. Три очерка. Федору Крюкову, певцу Тихого Дона. Вадим Смиренский. Разбор сюжетов.
2003
Развитие альтернативных структур в исторической науке. АИРО-ХХ: издательским программам и научным проектам 10 лет /Составители Г.А. Бордюгов, А. И. Ушаков.
И.А. Гордеева. «Забытые люди». История российского коммунитарного движения. Серия «АИРО — Первая монография».
Исторические исследования в России-П. Семь лет спустя /Под редакцией Г.А. Бордюгова.
In Memoriam. Г.М. Адибеков, СВ. Константинов, Ю.В. Соколов /Составители Г.А. Бордюгов и АИ. Ушаков.
Мифы и мифология в современной России /Под редакцией К. Аймермахера, Ф. Бомсдорфа, Г. Бордюгова. Изд. 2-е, дополн.
Национальные истории в советском и постсоветских государствах /Под редакцией К. Аймермахера, Г. Бордюгова. Предисловие Ф. Бомсдорфа. Изд. 2-е, испр. и дополн.
Богатые и бедные в современной России. Аналитический доклад.
Валерий Брюсов. Мировое состязание. Политические комментарии. 1902— 1924 /Составитель В. Э. Молодяков. Серия «АИРО — Первая публикация в России».
94 «АИРО-ХХ» в XXI веке
Россия и страны Балтии, Центральной и Восточной Европы, Южного Кавказа. Центральной Азии: старые и новые образы в современных учебниках истории. Научные доклады и сообщения /Под редакцией Ф. Бомсдорфа, Г. Бордюгова.
Мегаполисы и провинции в современной России: образы и реальность. Аналитический доклад.
Застольные речи Сталина. Документы и материалы /Сост., введение, ком-мент. В.А. Невеэкша.
2004
Д.А. Андреев, Г.А. Бордюгов. Пространство власти от Владимира Святого до Владимира Путина. Краткий курс, X-XXI вв.
Булавинский бунт (1707-1708). Этюд из истории отношений Петра В. к Донским казакам. Неизвестная рукопись из Донского архива Федора Крюкова.
Из старых тетрадей. СБ. Веселовский. Страницы из Дневника. 1917-1923. B.C. Веселовский. Встречи с И.А. Буниным в 1917 году. Итог революции и Гражданской войны.
Die Russischen Mittelschichten: Dynamik ihrer Entwicklung (1999-2003). Ein Analytischer Bericht.
Экономическая элита России в зеркале общественного мнения. Аналитический доклад.
Russlands «Oligarchen»: Die Russen und ihre Wirtschaftselite. Ein Analytischer Bericht.
Moskau und die Provinz: Wie groB sind die Gegensatze? Ein Analy-tischer Bericht.
Василий Молодяков. Бумажный парус. Стихотворения 1988—2000. Ю. Сигов. Многоликая Малайзия.
А.А. Куренышев. Всероссийский крестьянский союз. 1905-1930 гг. Мифы и реальность. Серия «АИРО — Монография».
Россия: удачи минувшего века /Г. Бордюгов, В. Молодяков, Б. Соколов, а также: В. Есаков, Е. Левина, Л. Мазун, Э. Молодякова, А. Полунов, Л. Фе-дянина, Г. Ульянова.
Россия и Япония: соседи в новом тысячелетии. Сб. статей.
2005
Никита Дедков. Консервативный либерализм Василия Маклакова. Серия «АИРО — Первая монография».
«АИРО-ХХ» в XXI веке 95
1917: частные свидетельства о революции в письмах Луначарского и Мартова. Серия «АИРО — Первая публикация» (совместно с Издательством РУДН) /Под редакцией Г.А. Бордюгова u E.A. Котеленец, сост. НС. Антонова и Л.А. Роговая, введ. Лотара Майера.
П Б. Уваров. Дети хаоса: исторический феномен интеллигенции. Серия «АИРО— Монография».
С И. Валянский. Теория информации и образование. Об условиях выживания России. Серия «АИРО-Монография».
Прошлое и будущее российско-японских отношений: по следам Кацуро Таро, Гото Симпэй, Нитобо Инадзо. Материалы симпозиума (Москва, 4 октября 2004 г.) /Под редакцией Г. Бордюгова и В. Молодякова.
Стивен Коэн. Можно ли было реформировать Советскую систему. Серия «АИРО — Научные доклады и дискуссии. Темы для XXI века». Вып. 16.
Б.Г. Тартаковский. Всё это было... Воспоминания об исчезающем поколении. Серия «АИРО — Первая публикация».
Н.С. Сидоренко. С мечтой о великой России. Уральские консерваторы и либералы в Государственной Думе (1906-1917 гг.). Серия «АИРО-Монография».
Истребительная война на востоке. Преступления вермахта в СССР. 1941-1944.
Доклады. Под ред. Габриэле Горцка и Кнута Штанга.
Дизайн и вёрстка — Сергей Щербина
ИД № 01428 от 05.04 2000
Подписано в печать с оригинал-макета 21.04.2005 Формат 60 80 1/16 Тираж 500 экз. Усл. печ. л. 6.
Научно-исследовательский центр АИРО-ХХ E-mail airo@online.ru
No comments:
Post a Comment